И что уж тут говорить, коли все без исключения – кто больше, а кто меньше – завидовали Егору, который сумел в такое сложное время наладить своё прибыльное дело. И жил поистине припеваючи, и как тут не могло ходить по селу такое мнение, будто бы Егор купил Бедина, если тот до сих пор не нашёл на него свою управу. Ведь Егор продолжал скупать у людей овечьи шкуры, да не только в своей деревне, а также и в соседних…
И вместе с тем все отлично знали, что Егор никому не чинил явного вреда, если не считать того, что своей неуёмной деятельностью раздражал некоторых односельчан. Это были как раз те, которые отродясь сами ничего не делали и в колхозе работали спустя рукава. Егор таких сам ненавидел, если заглянуть вглубь его души, то можно было бы увидеть, как он неистово мечтал открыть свою валяльню. Собственно, в его планах эта задумка была давно, но осуществить её помешала коллективизация, которая донельзя омрачала всё его существо…
К визитам Бедина Настя относилась настороженно, в чём мужу признавалась откровенно, так как смелые разговоры Егора с председателем сельсовета её раздражали; и часто упрашивала мужа, чтобы перед ним придерживал свою привычку бахвалиться и не был бы безгранично доверчивым, и продолжала к Бедину относиться с затаённой антипатией. А когда тот приходил, словно чувствуя её неприязнь, с какой-то мрачной тоской смотрел на неё и будто говорил: «Зря ты, голубушка, плохо обо мне думаешь». Неужели муж этого не видел и ей было вдвойне обидно, что он своей нарочитой слепотой как бы подвергал её опасности. И Настю очень огорчало, что Егор воспринимал все её предостережения чуть ли не в штыки, окриком, чтобы только молчала и свой нос в его дела не совала.
Сама Настя давно написала отдельно от мужа заявление о вступлении в колхоз. Но когда она интересовалась, примут ли её, Дородов лишь отделывался отговорками, что много работы, пока ещё заявление не рассмотрел, а потом кто-то ей сказал, что председатель даже не предложил его обсудить на правлении, что безмерно Настю огорчало. Неужели и она для них как прокаженная? А Бедин бесцеремонно похаживал к Егору, высматривал, чем тот занимается, хотя в деле ещё его ни разу не заставал. Правда, нагло у него выспрашивал, чем он шьёт, каким инструментом? Егор показывал ему лишь ручное простейшее приспособление по сшиванию шкур в тех местах, которые швейная машинка не брала…
Выделывал Егор шкуры и шил полушубки и тулупы в основном по ночам, когда всё село спало непробудным сном; а он, плотно закрыв чёрным сукном окна в старой избе, чтобы свет от лампады с улицы был неприметен даже на расстоянии, работал, работал, не зная устали и редко перекуривая, а днём отсыпался. И такие трудовые смены повторялись почти каждую ночь, в то время как вся деревня отдыхала, чтобы поутру с новыми силами взяться за колхозную работу…
* * *
Однажды проездом в район Екатерина завернула в родную деревню, заодно проведать братьев и побыть на могилках отца и матери. Остановилась у Епифана, так как его увидела первого, и от него пошла проведать Егора; он только что приехал из Калуги и встретил сестру уверенным в себе, бодрым дельцом.
– Говорят, председательствуешь, сестрица? – улыбнулся с тем значением, когда дела у самого идут неплохо.
– Ох, председательствую, Егорка! Хотя бы когда в гости заехал?
– Что тяжело вздыхаешь? Или колхоз вконец заездил? Похудела, вижу! А мне по гостям, извиняй, разъезжать крайне некогда, – и развёл в стороны руками. – Вон и Нюта тоже хочет, чтобы я подучил её мужика, а мне некогда кого-то учить уму-разуму.
– Тебя бы на моё место – узнал бы. А чего? Я, баба, тяну, а ты бы горы своротил… А уж об Нюте я молчу, она просто из завести тебя дёргает…
– Я не такой, чтоб меня зря дергали, я на своём месте, сестра, законном! – протянул, бравируя, Егор с лукавинкой в серых глазах, при этом весь его вид говорил, что он ведает о таком секрете жизни, который ему обеспечивает твёрдый доход, и тут же продолжал: – А ей с мужиком только готовое подавай, пусть бы сами осилили эту науку, а тогда бы говорили…
– Не прочное твоё место, как старый мост, по которому боязно ходить, – твёрдо отчеканила Екатерина, но с ворохнувшейся в сердце тревогой за брата. – Незаконное, братка, Нюта этого тоже не понимает, а туда же, – прибавила теплее и сочувственнее.
– Это почему же? – тотчас его веселая бесшабашность сменилась суровой бледностью на мужественном лице. – Ты у нас одна такая грамотная, погонялой стала!
– Ты бы, Егорка, лучше не злился, а прислушивался, я бываю в районе и слышу разговоры… Теперь пришло суровое время, прознают власти, и каюк! – бросила она.
– И так уже фабрикантом погоняют… Ну и что, вызывал меня Антип, поговорили… Да, он пугать мастер. На пару с районным товарищем стращали. Однажды с ним бутылочку вот у меня за тем столом распили, и всё ему как есть обсказал. А он, зануда, сам понимает, что придраться не к чему, и всё ссылается на старые директивы, направленные якобы на таких, как я. Только не пойму, чего и ты в моём ремесле находишь вредного? Ведь я не кулак, шью своими руками. А небось тебе брат нажаловался, что его жена наловчилась шитью? Епишка такой же завистник, как и все, кто не способен овладеть ремеслом. О Бедине я уж умолчу – тот первый завистник и нелюдимец, потому что лентяй высшей гильдии, отседова и встал у власти, чтоб портить людям жизни, сучье вымя!
– А ты думаешь, люди не подмечают, как Софья днями от тебя не выходит, а ей самое место – в колхозе. И Епишу я понимаю, ты гляди, чтобы тебе бумагу не прислали о применении наемной силы. А там разбираться не будут, кто она тебе…
– Дак она уже давно у меня не работает. К тому же свой человек! Ты бы жила под боком, и тебя бы позвал…
– Я бы не пришла, своих дел хоть отбавляй. А зря ты говорил, будто тебе завидуют, – подумав, продолжала сестра. – Ты в колхозе не состоишь и на государственной службе не числишься, а значит, тебе одно определение: – мелкий частник! А кому это нынче понравится? Тот же Антип сегодня с тобой выпивал, а завтра при первой возможности продаст…
Егор подобрался, враз нахмурился; лицо, с проступавшей тёмной щетиной, потемнело, подвигал жестко скулами: то холодно взглянет на сестру, то себе под ноги, – значит, истина в её словах была, раз так больно карябнуло по сердцу.
– Хочешь сказать, все налоги платишь? Нынче этого мало…
– Ты попробовала? Легко его уплатить? Во всей деревне такого никто не выплачивает, какой навесили мне, – и потише прибавил: – Верно, на ремесло указа не было, а вышел бы – я бы радовался!
– И не жди, не будет! Не понимаю, Егорка, чего ты добиваешься своим упрямством? В городе нэповцы затихли, попрятались, а ты никак не уймёшься. По нынешнему времени надо сидеть, как мышь. Или иди со всеми в одной упряжке.
– Дак нешто ты думаешь, я сам не хочу? Изволь знать, сестрица: не берут. Писал заявление, не приняли, и жену тоже! – расширил он в гневе глаза. —У вашем колхозе нешто все выходят на наряды? Вот и у нас есть такие: ни в колхозе, ни у себя дома, пить стали, как чумные. Но что же это власти делают с людьми? Я пока пользу приношу, а коли ремесло отымут, тогды мне нечего будет делать и токмо останется пить самогон. И за что меня так не любят? – с застарелой болью произнёс Егор. Потом в отчаянии вскинул тёмно-русую голову на сестру. – Небось и ты читала статью товарища Сталина о перегибах? Вот я возьми и про неё упомяни Антипке, так он ажник свои бельмы опустил – знамо, учуял свою вину… – Но товарищ Сталин не знает о твоих перегибах? – стояла на своём Екатерина. – Народ зря ничего не подмечает, ты и есть мелкий частник-фабрикант!
– Эта песня безнадёжно устарела, будет долдонить. Где у меня работники? – закричал в гневе и ярости он.
– Ох, братка-братка, тебя не переспорить, – она опустила в печали голову, задумалась о своём.
– А твой Федька где работает? Поперва на себя посмотри, праведница, – неожиданно свирепо выкрикнул Егор, вытаращив глаза.
– Ну, на станции, – устало ответила Екатерина. – Думаешь, меня это радует? Тоже не хуже тебя тычут пальчиком…
– А пошто в колхоз не идёт? Заставь! Знаю – не сможешь! Вон и Нюта с мужиком мечтает в город удрать. Помнишь, мать отправляла её в город, тогда не захотела, а теперь горюет…
– Так он же при государственном деле, как ты этого не поймёшь, Егорка, – в досаде, тихо промолвила сестра и после паузы прибавила: – Что же Нюте в колхозе плохо? Дояркой работает…
– А нешто я не при деле? – вопросил, перебивая, брат, не услышав последний слов сестры. – Живу в советском государстве, а не на Луне, – твердил своё Егор. – Чего же, в государстве на всех нету тулупов? Да я не видел ни в одной лавке, чтобы они были в свободной продаже. А у меня в сей момент расхватывают, не успею показать товар…
